| Тео | Дата: Понедельник, 24.12.2012, 14:38 | Сообщение # 76 |
 Придворная ведьма
Группа: Князь
Сообщений: 12226
Награды: 87
Репутация: 87
Статус: Offline
| Зинка, собственно.
Вступивший в игру соаффтор выражает глубокую признательность выдающимся писателям современности в жанре фэнтези, трехдневной температуре и анаферону, менестрелям, как классу, а также отдельным пользователям портала "Fentasy worlds", позволившим творчески переосмыслить тему попаданства.
Эпиграф:
Была я баба нежная, а стала баба снежная... (с) Вероника Долина
Где - то в Иномирье
- Ты, я... и тромбон...
Жаркий шепот духовика Петровича резонирует под сводом Большого театра.
- Затейник, - игриво шепчет в ответ Зинаида и кокетливыми прыжками несется на авансцену. Декорации, приготовленные к спектаклю "Аида", жалобно потрескивают, а в душе примы играют скрипки. И литавры. Ну, еще, может быть, где-нибудь, совсем так фоном, рояль "August Forster", инвентарный номер "У - 248".
Петрович, тихо матерясь и поминая грудную жабу, трусит следом. Черные фалды красиво развеваются за спиной, монисты на руках Зинаиды побрякивают до-бемолями, а египетские глаза выразительно поблескивают с перемазанного гримом смуглого лица.
- Зина, - натужно сипит Петрович, и прима, сжалившись, притормаживает и, развернувшись, раскрывает объятия. Тромбонист, не рассчитав, что кокетка сдастся вот так вот сразу, с разбегу утыкается носом в пышную грудь и восторженно ахает:
- Амнерис!
- Иуэомиэленей... - отзывается чувственное меццо, а Петрович подымает волоокий взгляд и завороженно спрашивает:
- Че?
- Не обращай внимания, - прима упирается спиной в рояль и восторженно запрокидывает голову к зениту и заинтересованно следящим за действом осветителям, - люби меня!
(Сейчас уже неважно, каким образом пресловутый инструмент под номером "У - 248" затесался в декорации царского дворца Мемфиса. Как всякий уважающий себя рояль, он просто обязан был попасться на пути лирической героини и сыграть сюжетообразующую роль.)
Петрович, откинув дрожащей рукой крышку, с залихватским гиком водружает Зинаиду на клавиатуру, родив в недрах театра потрясающий по своей мощи диссонирующий аккорд диапазоном октавы в три. Прима восторженно ахает, рвет бабочку на груди музыканта, а коварные колесики, не выдержав страсти и веса прелестницы, внезапно оживают.
- Зин, ты куда? - обалдело спрашивает Петрович, глядя, как удаляется, набирая скорость, рояль с распластавшейся на нем примой.
- Я лечу-у-у! - последний раз вибрирует в главной люстре восторженное меццо, и "August forster" с грохотом рушится в оркестровую яму...
Слободка Хомячихино. Восьмая верста от пятой звезды
Эдельвейс каждый день гулял по лесу. И пусть односельчане считали его немного чокнутым, все равно нежно любили. Хомячихино - мирная деревенька, стоящая вдалеке от оживленных трактов, жизнь там текла спокойно и радостно, а селяне, все, как один, были улыбчивыми и добрыми. Эдельвейс служил в трактире менестрелем и обладал широкой душой и мечтой. Мечта была тоже что ни на есть оригинальная - завести себе дочку. Наверное, местные пейзанки с большим удовольствием пришли бы на помощь в этом благом деле, однако мечта - она и есть мечта. И никакие бабы в нее не вписывались по определению.
Эдельвейс представлял, как будет воспитывать девочку, заплетать ей косички, вычесывать шерстку и чистить зубки. Однажды он даже приютил в своем сарае бездомного оленя, правда, тот при первой же возможности дал деру, да и вообще, разве мог заменить собою теплоту дочерней любви? Поэтому Эдельвейс страдал и ежедневно уходил в лес, легко скользя широкими лыжами по одному ему известным дорожкам, в странной уверенности однажды найти свое счастье. Вот и сегодня он с раннего утра затерялся среди погруженных в сон деревьев, катил себе, радостно насвистывая, и поблескивал белоснежной шерстью под лучами пробивающегося сквозь ветки солнца.
- Фью-фью, - нежно сказала сидящая на коряге пятнистая кедровка, а Эдельвейс, притормозив, смахнул слезу умиления. Птичка подпрыгнула, а после вдруг стала на крыло и испуганно унеслась в небесную синь. Зимний лес озарился неожиданной вспышкой, в ближайших кустах что-то громко затрещало, и кто-то грязно выругался. Эдельвейс удивленно сморгнул и полез в бурелом, любопытствовать.
Минуту спустя он обнаружил источник звука - упитанную смуглую даму в золотистой рубашке и венке из крупных белых кувшинок на высокой прическе. Дама торчала в глубоком сугробе и, затравленно озираясь, отстукивала зубами затейливый ритм.
- Дочка! - восхитился Эдельвейс и полез обниматься.
- ААА! - завизжала дама. - Гиганский хомяк!
- Я - орк!
Менестрель обиженно застыл и гордо продемонстрировал новоприобретенному чаду внушительные клыки.
- А я Зина, - растерянно сказала дама и шумно сглотнула: - фигасе. Вы ж зеленые.
- Не всегда, - назидательно ответил Эдельвейс и снова расплылся в широкой ухмылке: - Зий-на...
- А это что? - дама пухлой ручкой ткнула в мохнатое менестрельское пузо.
- Шерсть, - гордо ответил тот и кокетливо выкусил клычками запутавшуюся веточку, - зима ж на улице.
- Зима...
Зинаида вздрогнула все телом и, обхватив себя за плечи, истошно запричитала:
- И зима, и мороз, и свету белого не видно, и умру я тут во цвете ле-ет!
- Ну-ну, - Эдельвейс потянулся и покровительственно похлопал находку по плечу, - что ж Вы так убиваетесь, Вы же так никогда не убьетесь.
- Насмешник! - с ненавистью прошипела Зина, взмахнула руками и решительно полезла из сугроба.
Эдельвейс с готовностью подхватил ее под мышки и, закряхтев от натуги, с третьего раза вытащил на тропинку.
- Гы... ды... ты... - снова заклацала Зинаида.
- Ага, - кивнул орк, оглядывая короткий подол рубашонки, еле прикрывающий коленки, и широкий пояс из золотых пластин, - холодно. Моя твоя понимает. Садись, дочка, папке на спину, вмиг домчу.
- Ку... куда? - с опаской уточнила дама и запрыгала, пытаясь согреться.
- В трактир, куда ж еще. Там и покормим, и обогреем. А что? Ты не боись, мы орки мирные.
- Белые и пушистые, - эхом всхлипнула прима и с сомнением оглядела мохнатого провожатого: - а донесешь?
- Обижаешь...
Эдельвейс расправил широкие плечи, тряся шерсткой, поиграл теоретическими мускулами и, развернувшись, присел на корточки: - садись. Только, чур, на шею - не дави!
Зина молча плюхнулась на пушистую спину, и орк, с трудом поднявшись, медленно побрел, сгибаясь под нелегкой ношей.
- А бы-быстрее нельзя? - снова отбила дробь зубами дочка и с горечью вспомнила стремительные путешествия противной киношной девицы, которой повезло заарканить вампира.
- Щас, тут скоро под горку будет, - просипел Эдельвейс и вспомнил старую сказку о стремительном беге одного вампира, которому подфартило посадить на спину стройненькую девочку.
- Ничего... - успокаивал сам себя менестрель, - своя ноша рук не тянет, зато мечта моя сбылась.
Мечта всхрапнула и затихла.
- Пригрелась, падла, - с тоской подумал Эдельвейс, но тут лыжня устремилась вниз, и менестрель, балансируя лапами, пошел на разгон.
- Побереги-и-ись! - прикрикнул он на зазевавшихся зайцев, а прима, высунув любопытную голову, тут же получила в лоб сучковатой веткой и затихла окончательно.
Долго ли, коротко они так ехали, наконец, над елками зазмеились дымки Хомячихина, и вскоре Эдельвейс важно входил в трактир.
- Где ты шляешься? - недовольно пробурчал на работника корчмарь, а после удивленно присвистнул, когда тот, подойдя к скамье, отряхнулся.
Зинаида, точно блоха, отпала от орочьей шкуры и застыла, лежа на скамейке, не в силах разогнуть сведенные морозом члены.
- Это дочка моя! - радостно осклабился Эдельвейс, - Зийна.
- Лыжи сними, - меланхолично ответствовал трактирщик и отправился протирать стойку. Что он, попаданцев, что ль, не видел?
Эдельвейс протопал через зал и, плюхнувшись на невысокую скамеечку у камина, стал сосредоточенно разуваться.
- И ходют, и ходют, - пробурчала пушистая орчиха, орудуя щеткой и, мстительно пихнув Зинину ногу в сандалии, вызывающе поглядела на менестреля.
- Чего нового? - зевнув, поинтересовался Эдельвейс и, аккуратно прислонив к стене лыжи, потянулся за лютенкой.
- А то ж прям на цельный год отлучалси, - снова вызверилась тетка и повторно пнула попаданку. Та злобно заурчала и стрельнула оттаявшим египетским взглядом в противную поломойку.
- Как обычно, - пожал широкими плечами корчмарь, - зима...
- А-а.. - согласился менестрель.
- Вот разве что Темный Властелин снова буйствует, - покачал головой хозяин, отгоняя неизвестно откуда взявшуюся посреди января муху, - "Хомячихинский Пифий" пишет, вона, что в столице танцы на столах затеял. С раздеваниями...
- Зима, - снова зевнул Эдельвейс и дернул струну, - лихорадки всяческие.
Струна бренькнула, а частично оттаявшая прима протестующе засипела: "Ля-бемоооль...".
- А, да, - опомнился менестрель и оживился: - Ты это, хозяин, налей моей доче чего-нибудь, чтобы отогрелась. И покушать. Да не бычи, из моих денег вычтешь.
- И надолго это? - корчмарь скосил глаза на переносицу и взмахнул тряпкой - нахальная муха никак не отставала. - Или предложишь еще и бабе твоей кредит выписывать?
- Дочка она мне! - Эдельвейс насупился и, поднявшись, двинулся к стойке. - И не боись, нахлебниками не будем. Вот оклемается маленько, так, как пить дать, вам всем покажет. Она мож это, на шаре танцевать умеет? Талантливая - вся в меня.
Трактирщик скривился, но все же плеснул в кружку мутной жидкости.
- Зийна, пей, - ласково сказал подошедший менестрель и, приподняв дочку за волосы, влил в рот напиток.
Прима глотнула, пискнула, покраснела, побледнела и извлекла из пышной груди мощное "Пляяяяя!". Правда, в этот раз без бемоля.
- Вот и славно, - удовлетворенно кивнул Эдельвейс и, подхватив тяжело дышащую дочу под мышку, подтащил к столу.
- Что это было? - просипела Зина и, пошарив в поисках закуси, смачно занюхала выпитое кружевной салфеткой.
- Оркский самогон, - просветил менестрель, заботливо ставя под нос дочке жаркое из дикого баклажана.
- Не, я про этого, Властелина. Они что, у вас тоже водятся?
- Только один. Да ты кушай, кушай. И не боись, чай, душегубец далеко отсюда.
- Где? - заинтересовалась Зина и отправила в рот огромную ложку.
- Известно где, - фыркнула противная поломойка и тут же принялась елозить щеткой под столом Эдельвейса, - в самом Черном замке на Черной горе посреди Чермного моря.
- А какой он? - не унималась Зинаида, алчно сверкая глазами.
- Да, чай, известно какой! - трактирщик фыркнул и стал невозмутимо складывать из газеты самолетик. - Темный, глаза, что у козы блудливой, волосья по ветру вьются, шпага серебряная опять же, булье, говорят, алое да чистого шелка. На вот, любуйся!
С этими словами корчмарь запустил газету в сторону Зинаиды, и, мгновение спустя, с первой полосы, кривляясь, глядел на приму бледнолицый брюнет.
- Ах, - сказала Зина басом, - Иуэомиэленей!
- Че? - спросили хором корчмарь, поломойка и менестрель, а Темный Властелин побледнел еще больше и постарался смыться с передовицы.
- Куда?! - взревела Зинаида, но тут оголодавшая муха пошла на таран и с размаху врезалась в глаз поломойке. Та, заорав не своим голосом, выхватила из рук примы газету и ринулась за насекомым, сшибая столы на своем пути.
- Сумасшедший дом, - меланхолично заметил Эдельвейс и, хряпнув самогона, снова потянулся к лютенке.
- Мой принц, - хлюпнула носом дочка, а менестрель настороженно покосился в ее сторону.
- Исключительно папа, - нервно заметил он и вновь ударил по струнам:
- Твои зеленые рукава сведут с ума меня сейчас.
Твои зеленые рукава затмили свет твоих же глаз, - выразительно завел он старинную орочью балладу.
- Попса! - выплюнула Зина и скривилась.
- Классика! - не согласился Эдельвейс и сыграл заковыристый пассаж.
- Вот классика! - Зинаида вскочила на стол, и, сложив руки на груди, устремила горящий взор вдаль:
- О, милый! Приди, мое блаженство! Приди моя любовь, мне сердце успокой!
В этот исторический момент где-то в Иномирье часы пробили десять. А поскольку эти десять пришлись на предсказанный Конец света 21 декабря 2012 года, автор этих строк содрогнулся и с опаской посмотрел в окно. Там ничего не изменилось, разве что лениво отряхнулась сидящая на дереве ворона, а вот Зине откровенно не повезло. Поток авторского адреналина вкупе с уникальной методой профессора Шниперсона, когда-то обучавшего приму вокалу, сделали свое черное дело. Стены таверны срезонировали на четверть тона, войдя в унисон с оркским боевым кличем, и милые пушистики внезапно начали внеплановую трансформацию. Сначала с тихим шелестом опала белоснежная шерсть, являя миру огромные мускулы и серые шкуры. Затем из-под широких губ выдвинулись внушительные клыки, а трогательные влажные глаза сделались вдруг вдвое меньше и загорелись маниакальным огнем.
- Джай Махакали[1]! - взрычала страшная троица и стала окружать стол с обалдевшей примой.
- Фигасе, вы ж зеленые, - пролепетала попаданка, а потом от души завизжала и попыталась пнуть тянущуюся к ней лапу с огромными когтями. Орки заорали и закрыли уши, а крыша таверны затрещала, покосилась и, сложившись книжкой, рухнула в зал, подняв тучи пыли. Здоровая балка приложила приму по многострадальной голове, и дама, всхлипнув, затихла и стекла под стол. Велика ты, сила певческого искусства...
Два часа спустя онемевшие от горя селяне скорбно смотрели на дымящийся остов таверны, над которым гордо парила одинокая муха...
1 - Jai Mahakali, Ayo Gorkhali! — («Слава Великой Кали, идут Гуркхи!») — боевой клич гуркхов.
Шаман за скверную погоду недавно в бубен получил...
|
| |
| |
| Тео | Дата: Понедельник, 24.12.2012, 14:39 | Сообщение # 77 |
|
Придворная ведьма
Группа: Князь
Сообщений: 12226
Награды: 87
Репутация: 87
Статус: Offline
| ***
— Дармоеды! Олухи! — орал я на несчастных принцев, топая ногами и плюясь ядовитой слюной. Потом содрал с ноги ботфорт и запустил в них для полноты картины. Бабушка Беладонна оценила бы мою верность традициям.
Йожин с Федей переглянулись.
— А мы че… — загундосил гном. — Кто ж знал, куда ее выкинет. Мы тут репетировали, а она на далеком севере…
— Дармоеды, олухи, идиоты, — перечислял я уже чуть тише, загибая стройные пальцы. — Имбецилы, олигофрены, кретины, дебилы…
— Ваше Темнейшество, — робко прервал меня Федор, — а «дебил» как пишется: через «е» или через «и»?
— Розенталя почитай, балбес! — я стукнул свернутой в трубку газетой по склоненной кудрявой голове и с подозрением спросил. — А кстати? Почему это ты интересуешься?
— Я записываю, — покаянно засопел Федя. — Мы, гномы, завсегда подходим к делу основательно.
— Гномы? — я еще раз треснул его газетой промеж ушей. — Какие гномы? Ты эльфийский принц как его там!
— И-у-э-о-ми-э-ле-ней, — по слогам прочел Федя, послюнив пальцы и пролистав несколько страниц вышеупомянутой книжицы.
— Вот! А что это такое, кстати?
— Ни най, — пара слезинок скатилась на твердый выбритый подбородок моего визави.
— Спокойно, Федор! — я ободряюще хлопнул гнома газетой по плечу. — Сейчас мы с этой гинеко… тьфу, генеалогией разберемся.
И бодрым щелчком призвал золотую тарелку с наливным яблоком. Стоило им появиться в воздухе, скромный и не отсвечивающий Йожин проявил небывалую, воистину эльфийскую прыть. Он подпрыгнул, насадил яблоко на вставшие дыбом волосы, цопнул и сунул в рот.
— Выплюнь! — с тревогой глядя в выпученные глаза друга, завопил Федя. — Чужое брать нехорошо!
И треснул Йожина по спине. Чего-чего, а силы добродушному гному было не занимать. И.о. второго эльфийского принца пролетел через залу и долбанулся о колонну, снеся ее начисто. Недохомяченное яблоко выпало и покатилось в угол. Испуганная мантикора встала на дыбы, долбя хвостом все, до чего могла дотянуться.
Потому вопрос с опозданием, желтой орочьей прессой и алым бельем пришлось отложить на потом.
Шаман за скверную погоду недавно в бубен получил...
|
| |
| |
Но вопрос белья еще встанет. 
И кстати, заметь, что отныне Йожин ушибленный на всю голову. Об колонну. Пусть носится с сотрясением мозга и в обморок падает. 
Зинка-а-а!!!