Глава 2.

Мерриан. Салзар Эвольд Мидес

Жилище графа Юлиуша Олла представляло собой удивительное смешение стилей. Бывшее ранее оборонным сооружением — о чем свидетельствовали четыре поросшие мхом каменные башенки по углам ограды, мрачно смотревшие темными машикулями на город, — поместье со временем  постепенно перестраивалось своими хозяевами согласно веяниям моды. Ныне покойная матушка графа вела свое древо от столичной аристократии и, выйдя замуж, начала активно воплощать в реальность девичьи мечты и лепить из старого замка нечто, мечтам этим сообразное. К слову сказать, вкус у графини был изысканный, и нынешнее поместье могло по праву считаться одной из главных достопримечательностей Мерриана. Увитая плющом и жимолостью изящная, чем-то неуловимо напоминающая оружие лучника фигурная ограда — чугунные стрелы и полукружия на каменном цоколе, — опоясывала большой двухэтажный дом с украшенным башенками флигелем. Над домом на высоком шпиле в пронзительно синее небо стремилась, поблескивая позолотой, застывшая в беге лисица — старинный символ рода Оллов. От ворот вела мощенная булыжником аллея, обсаженная  можжевельником и низкорослой туей, наполнявшими воздух легким хвойным ароматом. Галерея, опоясывающая фасад здания, благоухала разросшейся розовой бугенвиллией, плотно  прильнувшей к темному камню арок. За домом  и хозяйственными постройками раскинулся парк с уютной мраморной беседкой, из которой открывался первозданный вид на незасеянный клочок земли с буйно разросшейся высокой травой и миниатюрное рукотворное озерцо.

Когда Салзар толкнул резную, нагревшуюся от жары створку незапертой калитки,  навстречу ему из каменной сторожки появился худощавый, огненно-рыжий привратник. Зевнул, стряхивая рассыпанные по коричневой гербовой накидке хлебные крошки, неожиданно строго посмотрел на пришельца и произнес:

— De mortuis aut bene, aut nihil

— Это вы мне? —  поднял брови Мидес и слегка ухмыльнулся.

— Ох, прошу прощения, сударь, — чуть смутился привратник, однако, особого раскаяния не показал и, покрутив головой, размял шею. — Теща у меня намедни померла, вот и задумался вслух…

— Померла, говоришь, — сочувственно кивнул Мидес и спросил, окидывая заинтересованным взглядом имение, — и как, схоронили уже?

От черноволосого не укрылся тот факт, что изящество, с каким было обустроено поместье,  весьма отдавало духом Пришлых и прямо-таки кричало об элвилинских корнях его хозяев. Салзару,  наслышанному о знаменитом меценатстве Оллов по отношению к ордалианской церкви, закралась в голову мысль, что благотворительность сия была скорее вынужденной, нежели продиктованной порывами широкой и чистой души графа Юлиуша.

— А вы, собственно, любезный, чего желаете-то? — нахмурился рыжий, вглядываясь в лицо гостя и помахивая дубинкой, ременной петлей прилаженной к запястью.

Путник снова усмехнулся, достал из-за пазухи письмо и протянул его привратнику. Тот увидел оттиск графского герба на сломанной печати, и чело его разгладилось.

— А схоронили, как же… — меланхолично протянул он, развернул пергамент и начал читать про себя, смешно шевеля по-детски пухлыми губами.

— И что, далеко везти пришлось? — заинтересованно пробежал взглядом по лицу рыжего Салзар, однако прозрачные глаза свои тут же отвел и уставился на плющ, обвивающий ограду.

— Нет, не особо, — прислужник протянул пергамент Мидесу и пожал плечами. — Кладбище, оно, конечно, за городом, но идти там всего ничего, около мили вдоль стены, направо от южных ворот, коли интересуетесь.  Особо упокойников-то по солнцепеку не потаскаешь… Дома граф, — неожиданно оторвался от увлекательной погребальной темы рыжий. — Никуда с самого утра не выезжали, ибо в настроении пребывают мрачном. Настолько мрачном, что даже графиня, уж какая ни была усталая после паломничества, и то предпочла в город уехать. Так что я вас предупредил, — с этими словами привратник поклонился и удалился обратно в сторожку, скорее всего, чтобы продолжить прерванную трапезу.

Мидес не спеша двинулся по аллее, погружаясь, словно в ласковую воду, в запах хвои, и щурясь от слепивших лучей солнца, золотой рыбой плывущего между верхушками можжевельника.

Ему почему-то вспомнилась другая аллея, где заходящее светило, пробиваясь сквозь плотную тисовую хвою,  рассыпалось красной мозаикой на лицах всадников, а от болотистых низин уже начинали подниматься первые клочья тумана. Всадников было четверо, и ему тогда казалось, что жизнь обязательно будет правильной и справедливой, а дружба и любовь — это стойкие тисы, нерушимыми башнями охраняющие их путь. Почти забытое, старательно загнанное куда-то в самый дальний уголок памяти, щемящее чувство серым комом шевельнулось в груди, и Салзар раздраженно дернул плечом.

Одиночество? А может быть, свобода?

Черноволосый упрямо вскинул голову и, укорив шаг, горько ухмыльнулся. О свободе, похоже, скоро придется позабыть, учитывая то, для чего он вообще заявился в Мерриан.

Дверной колокольчик отозвался мелодичным звоном за массивной дубовой дверью, и Мидес вступил в прохладный затемненный холл. Ожидая увидеть перед собой степенного дворецкого, по всем канонам прилагающегося к изысканному поместью, он  слегка вздрогнул, когда представшая перед ним женщина средних лет вскинула руки к потолку и, потрясая кистями,  яростно выдохнула: «Ха!» 

Потом смерила гостя цепким взглядом маленьких черных глазок над круглыми яблочно-розовыми щеками, поправила чепчик и низким грудным голосом осведомилась:

— Он что же, считает, что ежели я экономка, так мне нужно еще и двери ходить открывать? Филимон, леший его утащи, как ушел в погреб часа два назад, так до сих пор и не вернулся, и мне, между прочим, очень интересно, чем он там занимается. Вы кто?

Мидес тяжело вздохнул и в третий раз за сегодняшний день предъявил рекомендательное письмо. Толстуха, к его удивлению, быстро пробежав глазами по строчкам, кивнула гостю, приглашая следовать за собой, и повела его вверх по мраморной лестнице, украшенной каменными вазонами с папоротниками.

Войдя по приглашению экономки в покои графа Юлиуша, Салзар первым делом окунулся в такой густой винный дух, что с трудом удержался, чтобы не скривиться. Черноволосый сдержанно поклонился расположившемуся у камина хозяину, с интересом разглядывая его из-под опущенных век. Граф Олл Меррианский, меценат и добропорядочный ордалианин, как отзывались о нем в Солейле, развалился в кресле, широко раскинув колени, затянутые в черные шоссы, и задумчиво разглядывал содержимое серебряного кубка, прижатого к груди. Очевидно, делал он это не в первый раз, о чем свидетельствовали подозрительные темные пятна, которыми был заляпан украшенный по подолу фестонами изысканный таперт цвета осенней листвы.

— Из столицы, значит… и что же Роджер? — граф, не поднимая головы, махнул по направлению стоявшего напротив кресла, очевидно, предлагая Салзу устраиваться. Гость не заставил себя долго ждать и, сняв серый плащ, с видимым облегчением сел и откинулся к высокой спинке.

— Жив, здоров, шлет вам поклон, — вкрадчиво сказал Мидес и свел пальцы у подбородка.

— Ну-ну… — граф Олл хохотнул. — И наверняка все так же холост. А знаете, сударь, будучи слегка в курсе тайных страстей своего младшего братца, я даже не стану спрашивать, кем он вам там приходится.

Юлиуш запустил пальцы в песочного цвета бородку и поскреб щеку, подымая голову и в первый раз удостаивая взглядом черноволосого.

— Хотя… видимо, я должен просить у вас прощения за свою несдержанность. Наш Ро все больше общается с молодежью…

Гость промолчал, а граф крякнул и, тяжело приподнявшись, дотянулся до стола, пытаясь налить вина из кувшина. Приблизительно с четвертой попытки это удалось, и он протянул чашу Мидесу.

— Так зачем вы к нам? — Олл, блеснув массивными перстнями, отсалютовал кубком гостю и с несчастным выражением лица сделал глоток.

— Со скорбной миссией, — Салзар пригубил вино и тихо вздохнул. Очевидно, выпивку для замка и корчмы «Меч Трилла» поставляла одна и та же винодельня. — И по зову долга. Видите ли, граф, матушка моя, женщина, как вы сами можете предположить, лет весьма преклонных, неизлечимо больна. И вот, у порога своей жизни она страстно возжелала быть похороненной в земле, где покоятся кости ее предков. И я, как единственный сын, вынужден теперь кости эти отыскать и подготовить место для моей драгоценной, дабы уходила она в радости, а не в кручине.

Черноволосый снова вздохнул, на этот раз громче и выразительней, и со скорбной миной уставился на хозяина.

— Охо-хо, грехи наши тяжкие… — заунывно протянул Юлиуш, с кислым видом разглядывая опустевшее дно кубка, — и кто же приходится вам предком, позвольте спросить? Наша ветвь Оллов уже давно перебралась в Мерриан, так что все более-менее родовитые фамилии я знаю.

— Здесь уже давно никого не осталось, ну, насколько я могу предполагать, — задумчиво ответил Салзар, крутя в ладонях серебряную чашу и не спеша отдавать должное ее содержимому. — В этом городе когда-то проживал некий Изоил Сорд… наш пра-пра-пра… Потом его дочь уехала в Солейл да там и осела, положив начало столичной ветви рода матушки.

— Сорд? — нахмурил лоб Юлиуш, окинул мутным взглядом гостя, икнул и отрицательно махнул головой. — Нет, не припомню… а-а, мгла, ну кто же делает кувшины для вина такими маленькими?!

Он рывком поднялся и, слегка покачиваясь, двинулся к двери, позванивая нашитыми по рукавам позолоченными бубенчиками и чуть не опрокинув по дороге кресло. Граф высунул голову наружу, и по коридору заметался его грозный рев:

— Гер-ртруда! Где ты, мерзавка?

Мидес поморщился, а подозрительно быстро явившаяся на зов Гертруда, коей оказалась встретившая его толстуха, грозным видом Юлиуша, похоже, не впечатлилась и укоризненно покачала головой.

— Так-так-так, граф… Видела бы вас ваша матушка...

Граф побледнел, потом покраснел и выразительно задышал, страшно вращая белками голубых глаз, ловя воздух широко открытым ртом и смешно шевеля пшеничными усами. Мидесу закралось подозрение, что Юлиуш на самом деле побаивается своей грозной экономки и хорохорится исключительно в виду присутствия гостя.

— Вот-вот, — удовлетворенно  продолжала женщина, любуясь красками на лице Олла, — давеча и лекарь вам говорил, что ежели не прекратите кутить, да орать, удар вам точно обеспечен! — она с победным видом подтянула завязки чепчика и быстро покосилась на Салзара, удостоверяясь в произведенном на него впечатлении.

Черноволосый скривился в неискренней улыбке и со скукой вспомнил свое недавнее посещение последней премьеры столичного Очень Большого театра, или ОБТ, как звали его в народе. Он неопределенно хмыкнул —  тамошняя труппа лицедействовала столь же отвратительно.

— Вот вы бы лучше о племяннице позаботились, вашество, — продолжала пилить графа Гертруда, попутно отнимая у того пустой кувшин, — у  девицы одно написание стишков да сочинительство романов в голове.

— А что? — наконец-то подал голос Юлиуш, сдавая позиции и глядя несчастным взглядом на уплывающий от него в объятиях экономки вожделенный сосуд, — неужто я не забочусь о Флоре? Любой каприз ее исполняю, между прочим.

— Вот я и говорю! — полыхнула толстуха, — больно много нынешней молодежи дозволительно стало! Разъезжают девицы по городу и волос под  накидкой не прячут! Да разве такое раньше можно было? Вмиг бы вертихвостку камнями побили! А всё столичная мода, да «короеды» проклятые умы людские смущают! Девки-то ихние, сказывают, голову совсем не покрывают, тьфу ты, срам-то какой! — Гертруда всплеснула пухлыми руками. — И да ладно с ней, с прической! Она ведь на почве энтих своих баллад не иначе как с менестрелишкой вашим любезничает! Сегодня только мне молочница на рынке рассказывала, что вдвоем их  у ворот наших на закате видала.

— Что-о?! — взревел Юлиуш, разом  забывая и про кувшин, и про сидящего в кресле Мидеса. — Сианн? Да… да как он посмел вообще приблизиться к моему дому после того, что учинил? Негодя-ай!! — граф закатил глаза и вцепился себе в волосы, безуспешно пытаясь вырвать хоть клок в знак глубокого отчаяния. В результате из глаз его брызнули слезы, и Олл, оставив бесполезное занятие, со стоном рухнул обратно в кресло и прикрыл рукой веки.

— Вот-вот, — осенней мухой продолжала гудеть Гертруда, перемещаясь к графскому креслу и нависая, словно злой рок, над хозяином. — А вы еще подумайте, чем могут закончиться все эти охи-вздохи при луне? Судия спаси! — толстуха перстами перечеркнула лоб. — Девица глупая, романтичная, а он — парень видный, да и голову даме задурить, судя по всему, умеет.

Экономка отчего-то слегка покраснела, сердито одернула полы коричневого сюрко и снова искоса глянула на Мидеса.

— Вот ежели бы нашелся в нашей глуши кто роду высокого, да человек порядочный… — загадочно произнесла она, глядя на красочный гобелен, изображающий чуть скособоченного святого Мерриана с весами в руках и черной белкой на правом плече. Под левой стопой святого злобно скалила зубы отрезанная голова с острыми ушами, перекошенной отвратной мордой и венком из лилий на белобрысой макушке.

Граф Юлиуш вскинул голову и с интересом посмотрел на Салзара.

— Скажите, лорд Мидес, а вы женаты? — без обиняков спросил он, и черноволосый, припомнив размеры поместья и усилием воли загнав внутрь паническое желание приписать себе четверых детей и любезную супругу, отрицательно покачал головой.

Олл просиял и споро распорядился предоставить гостю комнату. Гертруда в ответ широко разулыбалась, обнажив крупные белые зубы, и пригласила Салзара следовать за ней. Сам Мидес, к слову, почему-то совсем не радовался и чувствовал себя мышью, угодившей в мышеловку.

— Вы с дороги-то, чай, не только устали, но и поесть, хотите? — плывущая галеоном по коридору Гертруда была само радушие. Она оглянулась через плечо,  и лицо ее, в свете масляных ламп ставшее неожиданно молодым и задорным, осветила широкая улыбка. — Столичной кухни я вам здесь не обещаю, но умереть с голодухи уж точно не дам.

Не дожидаясь согласия Салзара, она решительно развернулась к украшенной разноцветным  витражом двери и, распахнув ее, торжественно произнесла:

— Пожалуйте в столовую. Здесь хозяева обедают в будние дни, а праздничные трапезы устраивают в главной зале.

Мидес вошел в небольшое помещение, и первое, что бросилось ему в глаза, был застеленный вышитой бледно-зеленой скатертью стол посреди комнаты и свет. Много света, такого необычного для традиционного замка, льющегося из стрельчатых окон, украшенных всё теми же витражами и из распахнутой двери, ведущей куда-то к небу, солнцу и неподвижным верхушкам можжевельника.

— Эту комнату самолично матушка графа перестраивала, интерьеры для нее подбирала, да все сокрушалась, что балкон маловат вышел, — просвещала Салзара Гертруда, заботливо отставляя для него стул с высокой резной спинкой. — Вы, милорд, садитесь, а я пока насчет обеда распоряжусь, — толстуха поклонилась гостю, скорее по привычке, нежели действительно выражая почтение, и Мидесу даже на мгновение показалось, что она ему подмигнет. Салзар неопределенно хмыкнул, чуть склонив голову в ответ, и неспешно пошел к балкону, прислушиваясь, как по коридору удаляются шаги экономки. 

Черноволосый сделал несколько шагов по мраморным плитам и подошел к чугунным перилам, осторожно касаясь ладонями их горячей поверхности. Прищурился, созерцая раскинувшийся под ним город. По раскаленному воздуху, оттуда, где остроконечная  верхушка собора торжественно возвышалась над черепичными крышами домов, лениво поплыл звук колокола, собирающий горожан на повечерие. На уровне плеч Салзара, совсем рядом с перилами — вот только руку протяни — зеленели кучерявые верхушки можжевеловых деревьев; внизу, среди буйной травы слепило золотом озерцо, а сверху ласково смотрело на него небо Мерриана.  Мидес  вдохнул чистый хвойный воздух и закинул голову. Он любил небо. Особенно таким, каким было оно сейчас – пронзительно синим, безоблачным и бережно поддерживающим опускавшееся к горизонту рыжеватое солнце Даринги. Ему самому до сих пор было удивительно, как с отчаянной любовью к небу и жизни его угораздило при поступлении в Академию выбрать себе такую область магии, как некромантия. Что сыграло свою роль при выборе, Салзар и сам себе не мог объяснить. Возможно, это было желание обладать, как ему тогда казалось, властью, а возможно, просто банальный протест против вышвырнувших его из дому родителей, испугавшихся его природной силы. Как бы там ни было, сейчас Мидес был сильным волшебником, и его личной проблемой было то, что банальное целительство все чаще казалось ему ближе, чем отточенное до совершенства искусство связи с миром мертвых. И, уж если совсем честно, то больше всего черноволосому не нравилась перспектива превращения после собственной смерти в лича. Возможно, то, что он собирается отыскать в Мерриане, как-то поможет ему определиться? Салзар вздохнул и, развернувшись, пошел обратно в комнату, думая, что Гертруда не заставит себя долго ждать. Экономка оправдала его надежды, влетела, громко и возмущенно фыркая, точно лошадь у водопоя. Привередливо понаблюдала за слугами, накрывающими стол, зашипела на некую тощую Анельку, неуклюжую и курносую, чуть не опрокинувшую блюдо с фруктами, и пожалилась Салзару, который меланхолично наблюдал суматоху, прислонившись к балконному косяку:

— Ох, и работа у меня, лорд Мидес, сущее наказание…  Дворецкий пропадает где-то в винном погребе, не иначе, примером графа впечатлившись, графиня улетела из дому, даже не предупредив, куда, слуги вообще недотепы, а тут еще притащился бродяга. Уселся, вырвирог, возле двери и голосит что-то непотребное о розах, незабудках и трепетной деве на лесной дороге. Говорит, что не уйдет, пока не поговорит с графом, а граф-то уже… — Гертруда слегка смутилась и почесала мясистый нос.

— Что он делает? — удивленно поднял брови Салзар, — стихи читает? Графу?

— Да нет, — экономка досадливо махнула пухлой ручкой, — поет он. И на мандолине себе подтренькивает… Говорит, что работу ищет. Слыхал, дескать, что у нас тут место музыканта свободно, и требует возместить ему ущерб, поскольку предшественник его чего-то там у него отнял. То ли лошадь, то ли слугу…

Салзар вспомнил вопящих в корчме менестрелей и расхохотался так, что Анелька снова чуть не выпустила из рук на сей раз кувшин.

— Послушай, любезная Гертруда, — волшебник оторвался от косяка и уселся за стол, закидывая на спину длинные волосы. — Сдается мне, что этого певца я знаю. Настырный малый, такой в любую щель пролезет, словно таракан. Давай сделаем так, если уж граф Юлиуш… почивать изволили, — Мидес слегка скривился, — приведи этого юношу сюда. Я давно подыскиваю себе слугу и, возможно, он согласится на ту работу, которую ему предложу я. Да, и распорядись поставить еще один прибор. Считай это моей причудой, — добавил Салзар, глядя на пышные брови экономки, ползущие вверх по лбу.

  Гертруда неодобрительно хмыкнула, поджав губы, но просьбу гостя выполнила, и спустя несколько минут сонную тишину столовой прорезал мелодичный голос:

— Да славен вовеки дом, пригревший менестреля! И пусть хозяев его не покидает отныне… О… — тут юноша осекся, увидев Мидеса, невозмутимо расправлявшегося с жареной курицей, — это вы?

Салзар ткнул куриной ножкой в противоположный конец стола и, прожевав, утер рот обшитой кружевом салфеткой:

— Садись туда. Как бишь там тебя, Седрик, кажется?

Менестрель кивнул и опустился на стул, пристраивая на коленях лютню, тоскливо глядя на куриную тушку, лежащую перед  Мидесом. Слегка дернул длинным носом, втягивая изумительный аромат жареного мяса, сглотнул и кивнул:

— Совершенно верно, сударь. Седрик — ученик мастера Орландо из Венисской школы изящных искусств. Лютнист, поэт и певец, к вашим услугам.

Вошедшая Гертруда самолично поставила перед менестрелем миску с ячменной кашей, и юноша тяжело вздохнул.   

— Так получается, что поединок ты все-таки проиграл… — констатировал Мидес, отодвинул от себя блюдо с курицей и, утерев руки, с опаской заглянул в серебряный кубок.

Седрик вскинул голову, и взгляд черных глаз его, окажись он случайно не музыкантом, а магом, непременно прожег бы некроманта насквозь. Ну, или наполовину.

— Это было нечестно! — вскричал менестрель, возмущенно плюхая в кашу деревянную ложку и встряхивая короткими волосами. — Во-первых, постояльцы корчмы были его знакомыми, а во-вторых… — Седрик опасливо покосился в сторону навострившей уши Гертруды,  наливающей ему в кружку вино, и тихо добавил, — я так думаю, что он колдун! Себастьян-то, как его увидал, так сразу словно подменили мальчишку. Глаз с него не сводил, губами чего-то все шевелил да моргал глазищами. Не иначе этот Сианн заклял его, вот помяните мое слово!

Экономка фыркнула и пробурчала себе под нос что-то о талантливых музыкантах, умеющих, как никто другой, понять простые человеческие чувства, а Седрик, выхватывая у нее из рук кружку, обиженно засопел:

— Я требую справедливости!

— И ты решил, что найдешь эту справедливость здесь? — ухмыльнулся Мидес, отставляя в сторону кубок и довольствуясь кистью винограда. — По-моему, весьма наивно с твоей стороны…

Седрик  жадно припал к кружке — Салзар видел, как быстро заходил его кадык, — а потом, довольно улыбнувшись, нахально подмигнул некроманту:

— Ну, во всяком случае, ведь я уже здесь и даже сижу за хозяйским столом. Вы вот посмотрите, — начал загибать пальцы юноша, — сначала сторож у ворот проникся сочувствием к моей несчастной доле да пропустил меня к графу. Потом вот вы заинтересовались, да еще и ни одна собака по пути за пятки не ухватила. Не иначе, сам Судия вел меня в этот дом, — Седрик назидательно поднял палец.

Гертруда фыркнула и поправила чепец:

— Ну, касательно собак — так это просто оных господа не держат, потому как у графа сразу из глаз, да носу, что с водостоков, течь начинает. Недуг у него какой-то диковинный…

Седрик проигнорировал замечание экономки, в религиозном экстазе провел пальцами по лбу, и мысль свою завершил, попутно облизывая ложку:

— Вот я и думаю, что сам Судия хочет, чтобы занял я место того, кто лишил меня моего имущества.

Рассуждения юноши были прерваны яростным женским воплем и грохотом, донесшимся откуда-то из коридора. Похоже, что на пол полетел один из масляных фонарей, висевших на стенах, и Гертруда, чуть вздрогнув, тяжко вздохнула:

— Никак, леди Флора не в духе нонеча…

Дверь распахнулась, ударившись о косяк так, что разноцветный витраж загудел, задрожал, но выстоял и каким-то чудом не брызнул по зеленому ковру радугой осколков. Зато раздался мелодичный «бздынь» — это ученик мастера Орландо от неожиданности дернулся и уронил с колен лютню.

Влетевшая в столовую девушка, очевидно, с самого утра даже не успела переодеться, во всяком случае, именно в этом синем платье Салзар и видел ее у ворот.  Правда, головного убора на ней больше не было, пшеничные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, а хорошенький носик изрядно покраснел и припух, точно его обладательница некоторое время тому назад лила горькие слезы. Увидев гостей, девица резко остановилась и, изумленно похлопав фиалковыми глазами, вопросительно уставилась на Гертруду. Потом перевела взгляд на Мидеса и застыла с открытым ртом, точно узрела перед собой не человека, пусть даже красивого и противоположного пола, а, по меньшей мере, симурана, о котором  так красочно вещал в таверне опальный менестрель.

— А у нас гость, — медовым голоском пропела экономка, хватая девицу под руку и волоча к столу, — позвольте представить вам, графиня, лорда Му… Ме…

Волшебник  поднялся со своего места и, галантно припав к чуть дрожавшей холодной ручке, улыбнулся:

— Салзар Эвольд Мидес, к вашим услугам, леди.

— Я вижу, — отмерла девица и строго посмотрела Мидесу в лицо, нахмурив чуть рыжеватые бровки, крылато разметавшиеся над холодными глазами, — графиня Флора Арина Олл, приятно познакомиться.

Она вырвала руку у слегка опешившего от ее реакции Салзара и мрачно плюхнулась за стол, не дожидаясь, пока мужчина отодвинет для нее кресло. Мидес сконфузился, а Флора, посмотрев на него исподлобья, фыркнула:

— Ну, и долго вы собираетесь стоять столбом, лорд Мидес? И вы тоже, как там вас? — она покосилась на скромно стоящего у своего места Седрика, со щенячьим восторгом в глазах созерцающего прелестную хозяйку.

— Седрик, моя госпожа, музыкант, поэт и…

— С каких  это пор менестрели в нашем доме сидят за столом с хозяевами? — вскинулась Флора и пронзила лютниста уничижительным взглядом.

Юноша дернулся, и лицо его запылало, будто разгоревшийся в очаге огонь. Он хотел, было, что-то сказать, но только опустил голову и стиснул зубы.

— Прошу прощения, — хмыкнул волшебник и положил широкую теплую ладонь на руку графини, — здесь моя вина. Видите ли, леди Флора, этот юноша явился в Олл-Вер с надеждой поступить на службу, но поскольку ваш дядюшка изволят почивать, я взял на себя смелость познакомиться с Седриком поближе, и, возможно, забрать его к себе. Естественно, если граф Юлиуш не будет против.

Флора фыркнула, высвободила руку, и, прищурившись, насмешливо посмотрела на волшебника:

— До нас доходят слухи о чудачествах столичных аристократов, сударь. Поэтому я вас прощаю и, так уж и быть, пусть этот ваш музыкант разделит с нами трапезу. В конце концов, это даже забавно…

— А разве я вам говорил, что прибыл из Солейла? — недоуменно поднял брови черноволосый и внимательно посмотрел на смутившуюся девицу. Его опять кольнуло неясное ощущение, что он уже видел это милое личико, и Мидес осторожно поинтересовался:

— А вы сами, бывали в столице?

— Очень давно, — мрачно уронила Флора и поднесла к губам серебряный кубок, — но, тем не менее, столичного жителя я могу определить сразу. Ваша одежда, — она кивнула на шелковую, расшитую по вороту золотыми нитками, черную рубаху гостя, — что-то подобное я встречала на тамошних аристократах.

— Видимо, встречали очень давно, — рассмеялся волшебник, взяв в руки кубок, и отсалютовал девушке, — я покинул Солейл несколько лет назад и только вчера имел честь побывать проездом у Роджера Олла. Он жив и здоров, — памятуя о реакции графа на имя брата, торопливо добавил Салзар и, дабы пресечь разговоры на скользкую тему, добавил: — За ваши прелестные глаза, леди.

Седрик между тем, удостоверившись, что на его скромную персону больше никто внимания не обращает, уселся обратно и начал торопливо доедать щедро выделенную ему порцию каши. Девушка молча кивнула, и остаток трапезы прошел в неловком молчании, прерываемом лишь звяканьем посуды и шумными вздохами Гертруды, распоряжавшейся сменой блюд.

Когда графиня насытилась и омыла руки в чаше с розовой водой, Мидес встал и, галантно поклонившись, осведомился, не желает ли леди подышать свежим воздухом. Флора все так же молча кивнула и, легко вспорхнув со своего места, устремилась к балконной двери. На пороге она обернулась и, иронично подняв брови, осведомилась:

— Как вы думаете, сударь, если ваш менестрель наелся, не пора ли ему приступить к своим непосредственным обязанностям? Я была бы не против послушать какую-нибудь новую балладу.

Седрик вскочил, торопливо вытерев руки о черные штаны, поднял с пола лютню и с прежним обожанием посмотрел на девицу.

Когда они втроем вышли на балкон, менестрель пристроился на одной из стоявших у стены мраморных скамеечек, взмахнул головой и ласково тронул струны. Жара к этому времени спала, насыщенный запахом хвои легкий ветерок нес в себе первые признаки вечерней прохлады.

— Так что столица? — задумчиво спросила Флора, усаживаясь на другую скамейку и, расправляя складки синего платья, окинула взглядом крыши Мерриана. — У нас здесь такая скука, — вздохнула она и откинула за спину пшеничные волосы.

Салзар слегка вздрогнул. Он внезапно понял, где уже видел этот жест. Графиня Флора неуловимо, но вместе с тем настойчиво, до мурашек по позвоночнику, напоминала ту, другую, из далекого прошлого. Когда-то близкую, но оставившую темное пятно в его душе неожиданным и потому особенно мучительным предательством.

— Насколько я мог заметить за время своего краткого визита, — пробормотал Мидес, усаживаясь рядом, — ничего там не изменилось. Все та же суета, погоня за модой и наслаждениями, да навязчивое стремление аристократии перещеголять друг друга. Вот только спектакли в ОБТ стали еще отвратительнее. Актеры постарели, а молодежь, увы, не поддерживает традиции старой сценической школы.

Флора фыркнула и покосилась на Седрика, взявшего душераздирающий фальшивый аккорд.

— И щеки твои, как розы,

   А руки, как две мимозы… — невозмутимо продолжал лютнист.

— Да, — ухмыльнулась графиня, — и здесь, похоже, то же самое…  Не думаю, что найдется кто-то, способный заменить нам предыдущего музыканта…

— Это вы о Сианне? — Салзар поднял черную бровь и скрестил руки на груди, откинувшись к каменной стене, — простите, графиня, но лично мне он показался невозможным типом — нахалом и задавакой.

Девушка вздохнула.

— Такому таланту, каким является Сианн, можно многое простить. Мне иногда казалось, что цитрой его управляет магия, а голос… — она печально замолчала, а потом удивленно повернулась к Мидесу:

— Постойте, но откуда вы его знаете?