Глава 14.

Дальнолесье, Аррайда

— Здесь поблизости озеро есть? Или река? Хочу посмотреть, как закат в воде отражается, — неожиданно для себя сказала я. «Жизнь наша короткая, как закат: вот солнце над водой, а вот уже в реке»… — Если ты не занят, конечно? А то целый день со мной...

Я подавила вздох. Мадре улыбнулся:

— И река есть. И озеро — недалеко от военного лагеря, где Велит Цмин тренирует новобранцев. И вода ближе к вечеру в нем всегда похожа на парное молоко. Возьмем лошадей и поедем?

И мы поехали.

Элвилинские кони легко несли нас мимо терновых изгородей, падуба, бересклета, рябины. Одрин на скаку сорвал сердоликовую гроздь и осыпал меня рдяными ягодами. Места нехоженые, нежилые тянулись от распадка к распадку, цветы пестрели в траве праздничным многоцветьем; золотели дички на склонах; среди темных, почти черных елей светились лазоревым шиповник, боярышник, барбарис.

Мевретт остановил коня на пригорке и, глядя вниз, произнес восхищенно:

— Ты посмотри, как здесь красиво!

Маленькое озеро, похожее на чуть сплюснутую луну, лежало перед нами. Над водой поднимался пар; смешиваясь с туманом, завиваясь прядями, укрывал лозы по берегам. Позванивали редкие капли. Высокая, по грудь, нетронутая трава казалась серебряной от росы. Я спрыгнула в нее и покатилась по склону, придерживая меч, чтобы не наставить синяков. Через минуту одежда на мне стала мокрой, но — давно я себя так замечательно не чувствовала, не ощущала, не жила. Все беды и заботы отошли. Наконец, я упала на спину, на пружинящую подушку зелени, глубоко вдохнула влажный воздух и закрыла глаза.

Судя по звукам, Одрин тоже спрыгнул с лошади, хрустко проехался по влажному склону вниз. Охнул, теряя равновесие, и громко рассмеялся.

— Триллве, ну что же ты делаешь! Ты же вся мокрая!

— Ну и... трава тоже мокрая, и ей это нисколько не вредит, — я похлопала ладонью рядом с собой. — Иди ко мне. А... кони не сбегут? Пешком до утра не дотопаем. Разве что летавку...

Тут я вспомнила о манке, который так и болтался у меня на шее, стянула и подала жениху:

— Вот. Спасибо... До сих пор не понимаю, как она ко мне залетела: там ни окон, ни дымогона... и дверь закрыта была... Талька что-то о дольменах говорила, — я лениво повернулась на бок.

— Кони не сбегут, — мевретт улегся в траву и рассеяно повертел манок. — Ты же знаешь, мы с животными ладим... А летавки — окна им ни к чему. Они сами как дольмены, только маленькие.

— Как я в библиотеке? Ой, прости... — я, дотянувшись, растрепала волосы Одрина. Мне вовсе не хотелось огорчать его грустными воспоминаниями. Хотя… почему грустными? Мы ведь вместе.

— Ну что, купаться? Все равно заката не видно, — я поглядела на золотящиеся облака. Встала, по-кошачьи отряхнулась и, отстегнув меч, сбрасывая на ходу одежду, спустилась к берегу. — Слушай!.. А бассейн в термах не с него делали?

— Все может быть…

Мевретт тоже разделся и с наслаждением нырнул. Вода и впрямь была, как парное молоко. Оказавшись на середине, он высунул голову, отводя от лица намокшие пряди, фыркая и смеясь:

— Как же здесь хорошо! Триллве, плыви ко мне...

Я погрузилась без всплеска, поплыла, словно скользя среди облаков. Жених протянул руки и, когда наши пальцы встретились и переплелись, притянул меня к себе:

— Как же я соскучился, Арри!

— А с нами все время кто-то был... Ты не устал? Тебе хорошо?

Обнимая его, я висела в воде, как в тумане, чуть пошевеливая ногами.
Видно было недалеко — до волнистой белой стены... окружающей нас, словно колодец... И бегучие облака над головами.

— Мне с тобой везде хорошо! — крикнул им мевретт и деловито добавил. — Только я беспокоюсь, что ты замерзнешь. Одежда насквозь промокла...

— Пф, — выдохнула я. — Я с тобой не замерзну — ты теплый. И во мне огонек горит. Я просыпаюсь, вспоминаю о тебе — и мне светло. Прости, — я смутилась, — может, я глупости говорю...

Мевретт счастливо улыбнулся:

— Этот огонек зовется любовью. И это совсем не глупости, а очень большое счастье. Некоторые так и живут всю жизнь, мечтая хоть издали прикоснуться к этому огоньку, а в нас он горит ровно и ярко. Я ведь сразу же, когда тебя увидел…

Я растворялась, даже не осознавая, в чем — в молочной ласке воды или в теплых руках... растворялась, не боясь, что предадут, оттолкнут... что под нами глубина... с Одрином мне вообще ничего не было страшно. А он глухо охнул и тихо сказал:

— Триллве, пойдем на берег. Здесь слишком глубоко...

И мы заскользили, взявшись за руки, среди упругих цветочных стеблей с зелеными бутонами, которые к ночи должны были расцвести. У берега, где воды было по колено и плыть оказалось невозможно, я встала на ноги, чувствуя, как капельки скользят по коже, не отводя от мевретта глаз. Потом покраснела, опустила взгляд... но не выдержала, подмигнула и рассмеялась:

— А все же ты на лилию похож!..

Он рассмеялся тоже:

— Дались тебе эти лилии...

Встал вплотную и прижал меня к себе:

— Я надеюсь, теперь это будет твой любимый цветок.

Кожа мужчины была прохладной, как лепестки, а изнутри шел ровный жар. Я выгнулась, опираясь спиной о его ладони, закинув голову к небу; увидела прорвавшиеся сквозь облака розовые лучи. А затем ноги подогнулись, и мы с женихом мягко ухнули в траву. Она сомкнулась над головой, словно зеленая толща воды, и только холодные капли с потревоженных стеблей иногда падали Одрину на спину, заставляя его слегка вздрагивать. Лилейный посмотрел счастливыми глазами мне в лицо и, похоже, на миг позабыл кто он и где.

— Триллве! Посмотри на меня…

Я шевельнулась, хрустнув травой. Та запахла нежно и пряно, мешаясь с ароматом лилий и вереска... Я заглянула в серебристый туман его глаз. И пропала.

— Научи меня летать...

По телу мевретта пробежала дрожь. Он застонал и прижался ко мне, шепча:

— Триллве, мы полетим. Мы обязательно полетим...

Мир вспыхнул и сгорел и просиял снова.

Облака над нами разошлись, и в траве засверкали радуги. Они переплетались и множились, а заходящее солнце заливало небо расплавленным золотом. Где-то в терновнике цвыркнула птаха. Я глубоко вздохнула.

— Од-рин...

Мадре перекатился на спину, увлекая меня за собой.

— Ты... ты чудо... Не замерзла? — провел ладонями по моей мокрой спине.

— Ой, ветер щекочется... — зафыркала я. — Вредина... А пойдем еще купаться?
И легко вскочила. Нога не болела, совсем. А озеро... на легких волнах покачивались, распускаясь, зеленовато-белые бутоны... словно лежащие на бледно-зеленых ладошках листьев... Обычно уловить, как распускаются цветы, невозможно... но здесь, здесь время и вправду двигалось по-другому... Или? Я медленно повернула голову к мевретту:

— Это... это ты? Для меня?

Одрин сел и посмотрел на озеро. Растерянно проговорил:

— Триллве... Я не знаю. Я ничего специально не делал. Просто, понимаешь, у меня сейчас такое чувство, что я рождаюсь заново. Как бабочка из кокона... И я счастлив, потому что быть коконом очень больно.

Он тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, легко вскочил, потянув меня за собой:

— Пойдем? Посмотрим ближе?

Я стиснула пальцы жениха — теплые, даже горячие; рука к руке, плечо к плечу — одних пальцев мне было мало...

Мы до колен вошли в воду, и по ней скользнуло наше смазанное отражение — как... как в Книге... А в колеблющейся воде продолжали распускаться водяные лилии — белые, словно только что выпавший снег.

Одрин положил руку мне на плечо, а вторую вытянул над водой. Цветы одновременно качнулись в его сторону, и элвилин улыбнулся:

— Они отвечают, видишь? Знаешь, мне в последнее время кажется, что, когда ты рядом со мной, через мое тело глубинным потоком течет магия. Какая-то иная, не та, что я знал раньше... Может быть, ты сама — волшебница, и просто не помнишь об этом?

Я, не выпуская руки жениха, опустилась в воде на колени, утыкаясь носом в цветок.

— Нет, не думаю. Все мое волшебство — это ты.

Я обернулась, отразившись в кошачьих глазах элвилин: нагие плечи, спутанные мокрые рыжие волосы, доверчивый взгляд.

— Солнышко мое... не бойся за меня.

Мы медленно закружились в озерной воде... Крутился, поднимаясь от воды, туман, плясали берега... Вода стала такой же золотой, как и небо... Под конец этого странного танца я прильнула к жениху и прошептала ему в плечо:

— Не бойся... ничего не надо бояться...

Одрин погладил мою обнаженную спину и, запрокинул голову, чтобы прогнать глупые слезы. Где-то высоко в небе парил, распластав широкие крылья, ястреб; закатное солнце чуть подкрашивало красным облака, и мевретт, похоже, впервые в жизни позавидовал сыну:

— Знаешь, если бы я был менестрелем, я сочинил бы для тебя балладу...

— Спасибо, — я строго посмотрела ему в глаза. — Ты сделал для меня то, чего ни одна, даже самая прекрасная баллада, не заменит. Ты... — я не докончила, все слова показались глупыми и неискренними, и я лишь сильнее обняла своего мужчину, положив растрепанную голову ему на плечо. Просто благодаря тебе я вообще живу.

Мы долго сидели на берегу, укрывшись рубашкой Одрина, пили наколдованное мевреттом вино и гоняли комаров. Те никак не могли понять, имеют ли право кусать меня в его присутствии. Кружек у нас снова не было, и жених сделал их из свернутых листьев кувшинок. Вино было удивительным, сладким, пряным и густым. Оно ничуть не напоминало осенний мед, но хуже от этого не становилось. Я выпила до дна и слизнула с листа капли. Голова кружилась. А впереди... впереди была еще целая ночь... Одна из многих... из тех ночей, что обнимают землю и обещают ей чудеса.

Мы развели небольшой костерок и пекли на углях картошку. Я хватала ее, горячую, измазанную пеплом, кидала из ладони в ладонь и вгрызалась через угольную корочку в горячую нежную мякоть. Труднее было придумать что-то вкуснее. Ну разве что вчерашняя, поделенная на четверых колбаса.

Одрин допил вино и подтянул к себе прихваченную с ним вместе корзину. Откопал в ней здоровенный помидор и сочно захрустел, откинувшись в траву.

— Триллве... А ты смеяться не будешь?

— Нет, не буду. Ни за что.

— С неделю назад мне приснился сон. Будто я иду в Твиллеге по коридору, а ко мне бежит девочка. Слегка похожая на Темулли, только волосы рыжие. Звонко смеется и руки раскинуты. Я присел, чтобы ее обнять, но тут меня Звингард разбудил. Думал, я знаю, куда подевался перегонный куб из лазарета, — мевретт хмыкнул. — И знаешь, в том сне я был уверен, что эта девочка — моя дочь... Э-э… А почему ты так на помидор уставилась?

Я всхлипнула.

— И... что здесь смешного? А помидор? Ну, я его хочу съесть.

Брови Одрина встали домиком:

— Ты так расстроилась из-за помидора? На вот, только не реви, — он погладил меня по голове. — Просто в следующий раз попроси сразу.

— Я не из-за помидора... — я с благодарным видом затолкала останки овоща в рот, — а что Звингард сон не дал досмотреть... и вообще... мне тебя жалко... Я мальчика хочу-у. Но можно и девочку...

И, смутившись, спрятала лицо в ладонях.

— Боюсь, тут от нас уже ничего не зависит, — засмеялся элвилин. — Смотри, к ночи тучи совсем разойдутся... Будет у нас свадьба под звездами...

— И под комарами! — шлепая себя по плечу, пробурчала я. — Одрин! Ну какая из меня жена? И уши не острые, и по дому ничего не умею... И... мне просто страшно. Я не знаю, как это... будет все. Ты мевретт, а я... вообще кто, не известно. И что будет потом? — выдохнула я. — Когда ты останешься вот такой, а я состарюсь.

Он опять стал гладить мои волосы:

— Девочка моя... Ну что ты... Я ведь не служанку себе выбираю... А когда... Триллве, я не смогу жить без тебя и тоже уйду.

Горло перехватило. Несколько секунд я напрасно старалась вдохнуть.

— Ну, не надо так... Я обещал тебе, что буду рядом. И неужели ты думаешь, что я оставлю тебя одну там? — он запрокинул голову и посмотрел на темнеющее небо и первые звезды, загорающиеся над головой.

— Меня уже оставили там... одну... — внезапно выплеснулось из меня. — Забывали, бросали... как старую куклу... задвигали в угол... потом манили и били в незащищенные места... я не... — я скользнула в траву, скорчилась, зажимая рот рукам, трясясь от беззвучных слез.

Жених рванулся ко мне и, прижав к груди, глухо сказал:

— Я его убью, девочка. Я тебе обещаю. Вот только доберусь туда...

У меня зашлось сердце и звезды раздробились в глазах, полных слез.

Мевретт уткнулся губами мне в волосы и начал тихонько укачивать:

— Тише... тише, моя звездочка. Я клянусь, что это последние слезы, которые тебя кто-то заставил проливать. Я клянусь, что теперь ты будешь плакать только от счастья...

Звезды раскатились по небу цветным стеклянным крошевом, мелким серебром. И среди них из туманной дымки над озером вальяжно всплывали две луны — красно-золотые, как ножны моего меча. Они были похожи на смеющиеся лица.

— Скоро осень, — сказал элвилин. — Гляди, Танцовщицы встретились.

Тоненько звенели комары, плескали волны, вздыхала трава... Ну разве можно спать в такую ночь? Я взяла теплую ладонь мевретта. Глубоко вдохнула ночной воздух.

— Идем...

— Куда? — шепотом спросил он. Будто мальчишка, встретивший древнее божество.

Я поискала глазами коней... они хрупали травой на холме — на фоне неба смутно рисовались силуэты.  Поднимаясь туда, мы словно шли среди звезд.

Одрин подвел меня к гнедому и подсадил в седло. Привычно устроился сзади, обнимая меня рукой. Свободная лошадь послушно  потрусила следом.

Перед нами раздвинулись кусты терновника и снежноягодника. Наверху кроны сосен зашуршали хвоей. Сосны, красноватые, плотные и высокие, выглядели странно. Они словно наклонились под вечным ветром, но не от него, а к поляне, почти что сойдясь над ней мохнатыми лапами. Но на поляне не было темно. Среди ее мха, цветочков и бледно-зеленой травы, над робким родничком распростер во все стороны корни и сучья ясень.  Как небо, как защиту. Его листья тихо шевелились, отливая золотом; плескали ленты из бледного шелка, привязанные к ветвям, и вся поляна была пронизана легкой светящейся дымкой, как вокруг Твиллега: словно тут тоже дремал золотой котище Люб — первопредок любовых детей, и ласково урчал во сне.

Ясень стоял среди плеска и легкого шороха — словно топота мягких невидимых лапок. Он был узловатый, могучий и древний. И в изгибах коры мне почудилась усмешка дедки-лекаря Звингарда, добрая, мудрая, все понимающая.

Подъехав к подножию сосен, Мадре остановил лошадей и осипшим от волнения голосом произнес:

— Это здесь, Триллве...

— Одрин... мне нехорошо...

Это была не физическая боль, не усталость и даже не предчувствие. Просто мохнатый выворотень крутанулся в груди, будто всплыв из глубоких вод, и властно напомнил об ужасе... полузабытом, смутном... о страхе высоты. «Твоя любовь — это болезнь. Ты выдумала себе сказку и отчего-то решила, что и другие должны ей следовать»…

— Что такое? Тебя мутит? — Одрин соскочил с лошади и протянул мне руки: — Иди ко мне.

— Не мутит... плохо... вообще. Расскажи: что тебе поведал призрак в «Плясунье Сарк». Ну, пожалуйста.

Лилейный прижал меня к груди:

— Хорошо... Только ты, пожалуйста, помни, что это уже все прошло... Я видел, как тебя скинули с башни... и ты просто растворилась в воздухе у самой земли, — мевретт еще крепче сжал объятия, должно быть, до смерти боясь, что я сейчас опять испугаюсь, расплачусь, а он, как последний дурак, не сможет ничем помочь.

Я запрокинула голову к усыпанному крупными звездами небу. Над лесом короной сияли сполохи, прочерчивали небо частые падающие звезды... Мир из серебра... А впереди ожидал золотистый туман святилища. Теплый-теплый.

— Я люблю тебя, Одрин. Идем.

— Триллве... — Одрин зарылся лицом в мои волосы. — Постой... Скажи теперь ты. Там, в том мире, ты не помнишь? Вдруг ты уже связана браком с этим... черным человеком?

Точно змея скользнула в желудок: склизкая, холодная. Я облизнула враз пересохшие губы.

— Может быть. Я не помню.

Вырвалась из рук жениха и села на траву, сердито сдвинув меч.

Вот и окончилась моя сказка.

Одрин опустился рядом на корточки:

— Триллве... Ты что, не доверяешь мне? — он взял меня пальцами за подбородок. — Я люблю тебя. И мне наплевать на ваши людские законы. Просто я хочу, чтобы между нами не было никаких тайн и секретов, понимаешь?

Он поднялся. Потом, наклонившись, подхватил меня на руки и молча вступил в обволакивающий золотой свет:

— Я очень сильно тебя люблю, — сказал он тихо.

Мир плавно скользил мимо меня, насыщаясь золотом, теплея... это был туман, как в раннее августовское утро, только теплый — точно вода в озере с лилиями. И Одрин нес меня сквозь эту воду, моя голова покачивалась у его плеча, щека терлась о шелк его рубашки.
Казалось, это длится бесконечно. И светло становилось уже во мне. Тот ровный огонь... он был теперь со всех сторон.

Мадре опустил меня у подножия древнего ясеня. Поцеловал в лоб и осипшим от волнения голосом сказал:

— Возьми меня за руку, девочка, а второй обними ствол. Думай только обо мне, а остальное я сделаю сам...

Он прислонился щекой к шершавой коре и зашептал что-то. Я — понимала! Как понимала руны в загадочной Книге. Одрин говорил сейчас на ее языке.

«Мы пришли к тебе, потому что нам некуда больше идти. Наш корабль стоит на приколе, четвертая кровь потеряна, Врата к звездам закрыты. Предвечный ясень, корнями уходящий в твердь земли, а ветвями упирающийся в звезды. Помоги нам вспомнить, что такое летать, научи, как вернуться домой».

В груди полыхнуло. Я вдохнула загустевший воздух. Одной рукой взяла руку Мадре, второй прикоснулась к шершавому стволу, потом порывисто прильнула к дереву вся — доверчиво, как будто обнимая любимого. Шершавые касания коры были нежными и знакомыми.

Золотое сияние загустело вокруг нас коконом, колкими искрами рванулось к древесной кроне. Плыла мелодия слов... Я растворялась в ней, раскрывая себя навстречу — словно распахивались или взлетали вверх кованые ворота — только не снаружи, а внутри меня. Одрин... я... ясень... земля... звезды... мы...

«Раскрой мне свои ладони, деревце,

Я хочу быть с тобой на «ты»[1]…

Мевретт все глубже погружался в золотую глубину, шепча древние слова — просьбу быть вместе... Он уже проговаривал последние фразы о любви, верности и единении, как вдруг почувствовал легкое касание на своем плече — словно к разгоряченной коже кто-то приник холодными губами. Потом еще и еще, на этот раз к голове, к щеке, снова к плечам. Одрин удивленно раскрыл глаза: нас окружил серебряный дождь из листьев, а сверху, из самой кроны священного дерева, лился пронзительный свет — как будто одна из лун вдруг решила подлететь к земле очень близко и подарить свое благословение жениху и невесте.

— Триллве... — потрясенно прошептал Мадре.

«…со мной солнце, земля и дождик делятся,

Отливаясь в твои плоды.

Ты памятник жизни,

Ты — мое право надеяться,

Ты — формула высоты.

Раскрой мне ладони и сердце, деревце.

Я хочу быть с тобой — как с любимой — на «ты».

Кора священного древа разомкнулась, отпуская наши сердца, нагие, слабые и светлые. Я, покачнувшись, отступила и развернулась к Одрину, точно зная, что дальше делать. Взяла с его пояса кинжал и провела по запястью. Кровь выступила рябиновыми бусинками на коже. Я отдала нож жениху:

— Теперь ты.

И зажмурилась, лицом ловя прикосновение серебряных листьев — летящих то ли с ясеневой кроны, то ли с неба. Запах осени, мха, стрелолиста... Сердце под горло, и перестук все быстрее, быстрее...

Одрин забрал у меня нож и острием провел по своему запястью. Протянул руку и крепко ухватил меня ладонью за предплечье, соединив раны. Ему на мгновение показалось, что от руки по всему телу пробежала холодная молния, сметая в душе все возведенные за долгую жизнь границы и преграды. Потом по жилам растеклось тепло, и мевретт растерянно вскрикнул от накатившей следом волны желания. Глаза его распахнулись, и он хрипло спросил:

— Ты… тоже это чувствуешь?

Я задышала тяжело и неровно, удерживаемая от падения лишь его рукой. Раны перестали болеть и кровить — я знала это так же точно, как точен ход небесных светил над головой. И еще я вся была распахнута перед мевреттом — вся до донышка, как и он передо мной. И мне ничего не было стыдно в себе — ни худого, ни хорошего. Мы принимали друг друга такими, какие есть, не скрываясь.

Шаг навстречу... и золотое сияние приняло нас мягко, как вода.

Мир вокруг в очередной раз закружился, и Мадре увлек меня в траву. Нежность словно окутала нас с головы до ног, муж покрывал поцелуями мое тело, шепча в сотый раз о своей любви. Серебряные листья все продолжали нисходящее кружение и засыпали нас, точно снег, а воздух вокруг был наполнен неземной, почти не слышной музыкой, в звуках которой, кажется, даже можно было различить слова. Одрин и Аррайда. Пришлый и давняя. И отныне муж и жена.

Я вслушивалась в мир... в легкий звон вокруг меня... в цвет поцелуев... я точно парила в мягких ладонях земли... в аромате лилий... растворялась в любимом и ни о чем не жалела... рядом с моим плечом легко и стремительно упала в подушку мха ясеневая крылатка. Следом — тяжелая и серьезная — капля росы... Золотое сияние разошлось, звезды приблизились, и я вдруг увидела, что они не просто голубые, колкие; что у каждой из них свой цвет... и они подмигивают нам...

— Одрин... смотри, вон там — двойная звезда. Это мы с тобой.

Он положил голову мне на грудь:

— Да, это мы, — улыбнулся и осторожно погладил меня по животу. — Как та звезда, мы отныне с тобой одно целое... будто две вишенки на общем черенке. Знаешь… Я думал, что серебряные листья — это просто красивая легенда, — мевретт закрыл глаза и стал слушать постепенно успокаивающийся стук моего сердца.

— ...два любящих сердца смогут открыть любые двери и дотянуться до неба... — тихонько пропела я. Мелодия... она совпала с той, что вызвонили для нас опадавшие листья! И... я поняла, что больше не боюсь... ни Книги с ее странными гравюрами, ни прошлого, ни пропасти под ногами. Мне захотелось поделиться радостью с мужем... и я с удивлением поняла, что мне не надо говорить... он... без того меня слышал! Это чудо святилища или навсегда?..

Я улыбнулась, потянувшись к нему руками. На левом запястье сверкнул серебром тонкий шрам.

Одрин с удивлением поймал мою руку и поднес к глазам:

— Постой, что это? Я никогда не видел такого.

Поднял свою руку и изумленно уставился на серебряную полоску:

— Триллве, это что, наши обручальные кольца?

— Скорее, браслеты...

Я лукаво улыбнулась, показав кончик языка. Уши у меня горели.

Одрин сел в траве, рассматривая запястье, и серебряные листья струйками стекли с его плеч. Внезапно на мевретта навалилось странное ощущение — спину словно обдало холодом и по позвоночнику поползло что-то вязкое и липкое. Он настороженно повернул голову и, прищурившись, стал вглядываться в заросли. Я, ощутив его напряжение, подтянула к себе меч.

В стороне хрустнули кусты.

— Кто здесь?! — окликнул Одрин сурово.

На свет вышел элвилин в пятнистой зеленой куртке, коричневых облегающих тувиях и остроносых сапогах со шнуровкой. В руке он держал короткий лук; прямой меч болтался у бедра. Капюшон куртки был откинут, в светлые, заплетенные в косу волосы набился лесной мусор. Было похоже, незнакомец какое время провел в снежноягоднике, наблюдая за нами. Мне захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.

Дуновение ветра донесло от него запах хвои и осеннего меда. Мевретт, морщась, затянул шнуровку под горлом.

— Кто ты? Зачем ты здесь?

— Феллран Эверний, — голос оказался чуть хрипловатым, но все-таки мелодичным. — Разведчик. Из отряда Болотных Змей.

— Велит послал нам охрану? Передай ему, что…

— Я сам, — элвилин шагнул вперед. — Я хочу спросить вас, мевретт, и от вашего ответа будет зависеть судьба многих и многих.

— Ты нам угрожаешь?

— Нет, клянусь звездами, нет, я просто хочу спросить. Вы видели убитых в Вересковом цвете?

— Я… видел. Но зачем сейчас об этом? Там… были твои родичи?

— Родичи? — он как-то странно дернул головой. Я заметила на подбородке три коротких белых шрама. — Ты помнишь повешенных, мевретт? Как они качаются в петлях, глядя пустыми глазами? И как в небо поднимаются жирные дымы?

Феллран сделал шажок вперед. Стрелы оставались в колчане, и меч — в ножнах.

— А ты видел, как в Мерриане сжигают ведьм, мевретт? Каждую субботу по ведьме. Как трещат в огне их волосы? Рыжие в рыжем?

Он щепотью зажал уголки глаз и переносицу, точно утомился смотреть.

— И как остроухих детей в Вениссе ордальоны бросали на копья? Бросали и смеялись? Среди них была моя дочь, мевретт.

Мадре встал между им и мной.

— Я… сочувствую тебе, разведчик. Но сейчас не время.

— А когда будет время?!

Феллран был почти так же высок, как Одрин, и смотрел на меня через его плечо. И продолжал тупо и монотонно:

— Я не охотник, не хищник, подстерегающий добычу. Я не убийца. Я — Совесть. Я — Длань Справедливости. И я просто пришел показать тебе, что к чему.

— Спасибо, — мягко отозвался мевретт. — Приходи, мы поговорим об этом утром. А сейчас нам пора ехать.

— Она никуда не уедет!!

Мужчины сцепились, как два кота, катаясь по траве; с громким хрустом сломались стрелы. Наконец мевретт уселся сверху, прижав к земле руки Феллрана, беспомощно оглянувшись на меня. Губы безумца продолжали двигаться: «За смерть дочки... За кровь братьев… За сердце мевретта».

Одрин приложил его о корень, и разведчик обмяк. Муж в сердцах выругался:

— Какая скотина?

— Я сам… — прошептал Феллран чуть слышно. — Я — Топор Судьбы. Вы больны давней... я — ваш лекарь...

— Нашелся… врачеватель! — я, нагнувшись, отцепила меч от его пояса. — Свяжем и в замок отвезем.

И тут Эверний, извернувшись, всадил мне в плечо нож, спрятанный до того под курткой на груди. Мы с Одрином действовали молниеносно и одновременно. Я левой, здоровой рукой заехала мстителю в ухо. А Мадре — шарахнул заклятием окаменения. Феллран элвилинской статуей остался валяться в траве. Одрин подхватил меня на руки:

— В седле удержишься?

— Ерунда... — кровь щекотно ползла из-под ножа. — Смогу.

Голова мягко кружилась, и я никак не могла понять, почему мевретт так встревожен.

— Мне… хорошо...

Муж подсадил меня в седло, вскочил сзади и пнул лошадь коленями. Кобыла молнией сорвалась с места, полетела, как ветер, едва касаясь копытами мягкой травы:

— Триллве! — прокричал Одрин. — Говори со мной, слышишь?

— О... чем? — мысли путались, язык заплетался. Я сонно улыбнулась, заглядывая мевретту в глаза. Мне было очень, невероятно хорошо.