Мерделейн

Накануне ночи, когда солнце падает за лес, раскрашивая мир в багряные полосы и тени, звезда, огненный бич — воля нашего Господина, — впивается в спину, заставляя собирать ошметки плоти и истлевшие кости и двигаться вперед. Вперед, туда, где за лесами, реками и болотами сияет для нас еще одна звезда — Город. Любимый и ненавистный. Предавший нас и обрекший на нежизнь.
О, прекрасная возлюбленная моя, если ты уже умерла — ты схоронена по обряду и оплакана, иначе отчего я не вижу тебя в этой бесконечной армии мертвецов?
Я тебя не вижу.
У нас нет глаз. Они сгнили, пока мы лежали под болотами, проиграв чужую войну.
У нас нет ноздрей и носы провалены, как у сифилитиков. Мы знаем, что у мира есть запахи, но их не помним.
У нас нет языков. Мы лишь мычим, либо вступаем в бой в молчании.
Мы не чувствуем боли; и не видим смысла чистить мечи и доспехи, ржавеющие от росы. Нам не страшно умирать. Мозг в чашах наших черепов давно сбился в гнилую кашу или вовсе иссох. И лишь звезда, воля нашего Господина, держит нас на земле. Она да желание отомстить Городу, забывшему нас.
На коротких привалах между тьмой и восходом, между закатом и тьмой мы подбираем гниющую плоть и связываем ее ремешками и лоскутами, чтобы не рассыпалась по дороге. Мы туже затягиваем ремни брони и шлемов и пояса, а иногда даже пробуем наточить клинки.
Мы оживаем, чуя страх бегущих от нас крестьян и страх волков, что воют на плачущую луну. Страх птиц, укрывающих птенцов раскинутыми крыльями и страх кротов, чьи норы рушатся под нашими ногами.
И когда кто-то — зверь ли, человек — неосмотрительно перебегает нашу дорогу, мы хватаем его, сраженного страхом, и разрываем плоть, чтобы выпить предсмертный ужас и ненадолго согреться.
И лишь когда утро вступает в свои права, и воля Господина покидает нас, мы можем уснуть, став прахом на нашей дороге. И я вижу во сне тебя, о возлюбленная моя. Клубок могильных червей проворачивается в груди слева. А может, трескается угодивший туда случайно камень. Колотится под подстежкой, бригандиной и твоей ладонью. А моя рука прижимается к твоему животу и чувствует там настойчивые толчки…
А еще мне снится последний бой — когда я был человеком. Лязг мечей по мечам и броне, звон спущенных тетив; пот, ползущий по лбу и душный запах окалины в шлеме. И звезда вдали, взорвавшаяся осколками серебра. А потом — затухающий в ушах шипящий рев пламени, глодающего тростниковые крыши деревеньки. Случайной жертвы войны. О, возлюбленная моя! Как хорошо, что ты была далеко отсюда.

***
Мы почти перестали спать. Звезда, огненный бич — воля нашего Господина, гонит нас днем и ночью, и Город падет куда раньше, чем мнится его защитникам.
Даже владыка Его не смог нам противостоять. Копье одного из моих соратников пробило ему бок, и лишь доблесть телохранителей сберегла его жалкую жизнь. Сейчас раненого увозят на носилках, привязанных между коней, в крепость на перекрестке. Последний щит между Городом и нами. А его погибшая армия, когда наступит ночь, поднимется и присоединится к нашей.
Мы скоро отдохнем.
Я иду в авангарде, который должен занять мост. Нежити не дано пересекать реки ни вплавь, ни вброд. Мы боимся текущей воды. Тому есть разные причины.
Навсегда переходят реку те, кто умер, а мы застряли на полдороге. Нас не оплакивали, не хоронили. Не вложили денежку для перевозчика в холодную ладонь.
А может все и проще: мы привыкли к виду костей и расползающейся плоти, но ни один из нас не хочет увидеть себя со стороны.
Но мы пойдем по мосту. Который обороняющимся не так-то просто уничтожить. Люди стали заложниками своего тщания. Зачем было строить из камня? Для нас?..
Но нас пока слишком мало, чтобы взять мост с ходу. Кроме того, мы несем тяжесть дневного солнца на плечах. И в ожидании вечера мы отползаем в тень, как побитые плеткой псы. И глядим. Враги готовы обороняться. Они все сделали грамотно. Волей Господина моего словно паря над мостом, я вижу метательные машины на том берегу. Они должны бросать камни, бревна и тяжелые железные стрелы, опрокидывая нас в текучую воду.
Я вижу сифонофоры . Их целых четыре. Они держат мост под перекрестным огнем. И пока одну остужают после выстрела, могут стрелять другие.
Я вижу бочки со смолой и маслом, выставленные вдоль парапетов. Масло зачерпнут, поливая сложенные между баррикадами высокие поленницы-крады. Между крадами оставлен проход для отступающих защитников. Ради двух-трех из нас они не станут поджигать, обойдутся топорами и шестоперами. Но когда все войско Господина повалит на мост — костры полыхнут.
Мост разгорожен заставами на пять неровных частей. На заставы пошли бревна, доски, мешки с песком, опрокинутые телеги. И растопыренными пальцами торчат кверху колья, окованные опасным для нас серебром.
Но что нам людские огонь и серебро, когда в согбенные спины впивается воля Господина — его огненный бич, его звезда! И мы пройдемся кипящей зловонной массой и по заставам, и по трупам их защитников и разольемся по другому берегу, как растекается, вырываясь из теснины, поток. Мы попробуем месть на вкус, и знамена Города падут к гниющим ногам!
О, как мне хочется крикнуть их командиру: девчонка! Что можешь ты противопоставить воле нашего Повелителя, толкающей в спину опаляющей звезде?
Ты, полководец мальчишек, ополченцев, бывших ратаев, лишь недавно взявших в руки настоящее оружие? Ну и что из того, что их одели в кольчуги и дали мечи? Мы тоже…
Мы, непогребенные, мы, вздутые тела, пожива воронов. Кости, разбросанные по полям и утонувшие в топях. Пока не похоронен последний солдат войны, война идет.
Что ж ты? Спасайся! Беги!
Или прежде, чем звезда Города угаснет, мы сойдемся в битве с тобой и твоим смехотворным войском, чтобы выпить ваш предсмертный ужас и ненадолго согреться.
Но… ты не боишься и ты не слышишь меня. Ты стоишь над рекой, в которой плавает закатное солнце. В броне, но без шлема. Дура! Довольно стрелы — из лука или волшебной, и щенки в кольчугах и серых плащах, с обожанием глядящие на тебя, понесут домой твой труп.
Почему она не боится?!
Они все не боятся нас! Ни пращники. Ни пехотинцы за баррикадами. Ни маги, крутящие в ладонях огненные шары. Ни обслуга у камнеметных машин и сифонофор. Даже те, на предмостной заставе, по нашу сторону, те, что могут видеть нас и обонять нас — они тоже не боятся! А мы чуем вонь масла и дымных факелов, которые они бросят в крады прежде, чем не… бежать перед нами — осознанно отступить, поджигая все на мосту.
В этих людях нет страха!.. И умирая от жажды, я хватаю горячий воздух безгубым ртом.
О Господин! Дай мне ближе увидеть ту, что оставила наши кубки пустыми!!

И мольба моя услышана. И глазами Повелителя я жадно гляжу из теней. Она совсем молоденькая! Лет девятнадцати, не старше. Волшебный хрупкий доспех отливает голубизной. Она так похожа на тебя, о возлюбленная моя, что уже мне делается страшно.
Ветер ерошит девчонке волосы, по рыжему бегут золотые искры.
Ее спутник… склоняется к ней, как когда-то склонялся к тебе я, слушая твое дыхание, гладя рыжие пряди и утопая в глазах цвета меда и янтаря. Тех же глазах, что я вижу сейчас, растворившись в тенях ветви, протянутой над дорогой, камня у берега на песке… Я не желаю смотреть! Но опускаю взгляд — и вижу в воде отражение.
Этого не может быть…
Я не хочу!
Но меня никто не спросил.

О прекрасная возлюбленная моя! Почему этот худой незнакомец в пластинчатом доспехе, подошедший к тебе, назвал тебя дочерью? Как он посмел?!
Я вспомнил тебя, когда-то сквозь живот матери толкавшуюся в мою ладонь. Ты моя дочь, слышишь?!..
Клубок могильных червей проворачивается в груди слева? Или трескается угодивший туда случайно камень? Или…
Сердце!
И я один среди мертвецов — не рабски подставляя спину под удар, а лицом — поворачиваюсь против звезды, против огненного бича — воли бывшего господина.