— Эй, Культяпый, свинью лапал! — мальчишки с хохотом и свистом разбежались. Походя швырнули комком грязи.
Культяпый не обиделся. Глупо обижаться, все равно, что на дождь. Он двигался, смешно перебирая стреноженными ногами, задавал корм свиньям; привычно прижимая вилы локтем к боку и двигая левой рукой, отгребал навоз; смотрел, как над остроконечной тростниковой крышей хлева вьются со щебетом ласточки. И иногда замирал надолго, когда, отразившись от черепичных замковых крыш, попадало в глаза солнце. Он все время пребывал в каком-то полусне: и когда разогревал пахнущую треской мешанку, и когда сгребал на отмелях сухие травы. И его не удивляли ни насмешки, ни угрозы “отдать свяшеннику”, ни путы на ногах. Другие рабы ходили вольно — ну куда убежишь с острова? А ноги Культяпого связывали: не железом и не вервием, рябиновыми прутьями. И кольцо на шее тоже было не медное, как у прочих рабов, а скрученная ветка, от которой чесалась шея. Парня все тянуло поскрести ее отрубленной кистью. Или сжать ту в кулак. А еще культя, как и ребра, ныла к непогоде. Парень обматывал ее тряпкой и тихонько постанывал, скорее, скулил, и тогда прибегала какая из дворовых девок и брезгливо поджимаясь, совала в тряпку сушеной рябины и кидала ягоды рабу за пазуху. Он покорно сносил все. Радовался легкому солнышку, и блеску черепицы, и туману, поднимающемуся по вечерам над низинами, и запаху травы. Иногда Культяпому удавалось взглянуть на море. Море было теплое и синее, и у самого берега колыхался, шептал тростник. Не хотелось думать, что он увянет в холода, и по серым вздыбленным гривастым волнам будет плавать ледяное крошево, а маленькое, красное, словно со стыда, солнце, станет держаться у самого окоема. Тогда все переберутся в долгий дом, провонявший торфом, которым топят печи, потом и овчинами; станут сказываться длинные заунывные истории, а по праздникам челядь будет топтать стружки в пахнущей тесом новой одрине, называя это плясами.
В тот день над морем громоздились тучи. Солнце облизывало, золотило их края, а море было притихшее, словно стеклянное. Вечер наступил рано. Культяпый запер хлев и присел под мшистой стеной, а ласточки стригли воздух, едва не задевая крыльями его бритую голову. Шея чесалась. Он потянулся к ней культей.
— Эй, слышь, дурачок! В замке странница!
Сонная одурь как-то разошлась, свинопас даже ощутил удивление. Покатал на языке дивное слово. “Не потому что странствует, потому что не похожа на других...”
— А к осени свяшенник приплывет. Высоко спляшешь!
— Нет, кишки из нутра вымотает, вед-дун!
— Раб! Раб! Культяпый!
Мальчишек позвала кухарка.
— За кашей сам придешь, сар!
Парень как-то видел сара издали, когда тот объезжал со свитой владения. Сар один был верхом, и лицо у него было вытянутое, в округлой бородке, очень похожее на морду зверя под ним. Культяпый спрятал улыбку.
Раб вышел за грушевые сады к реке. Ноги сами несли. Смешно переваливался и впервые за долгое-долгое время подумал, что может быть, не надо так, что лучше ходить вольно. Даже присел, но узлы не поддались однорукому.
Странница вышла из туманного прядева над рекой и стояла на песке напротив. Маленькая — едва доставала Культяпому до плеча. Туман завивался, рождая смутные картины, парень вглядывался — и не мог их понять. Совсем рядом ровно, как большое сердце, билось о берег море.
— Ты, — сказала странница. Подошла совсем близко, так, что он ощутил ее запах: соли, кожи, железа и молока. Ему сразу захотелось и приникнуть к ней, и убежать. Он растерялся. Если бы она пошевелилась, он бы действительно убежал. Но женщина стояла и смотрела. У нее были странные глаза, без радужки. Синие.
Он сглотнул. Потянулся культей к шее.
— Вспомни меня, — шепнула она одними губами.
Словно время подгоняло в спину.
Но вечер надвинулся, а ни один не уходил.
— Вспомни: корабль. Пожалуйста...
На берегу было еще светло. Тучи разошлись, и огромный щит солнца отражался в воде, делая ее розовой, мерцающей, смутной. Странница сбросила куртку на мокрый песок. Раздвинула на груди рубаху. Сквозь головокружение парень увидел на ее груди пять ровных треугольных шрамов.
— Помнишь? Сеттар...
— А парень — не промах!
— Сама разделась! Эй, погоди! Мы тоже хотим!
У них были колья и воняющие земляным маслом походни. Что-то напомнил Культяпому этот запах, зашевелилось, пробираясь наружу, неотчетливое.
— Гнать взашей девку! Сар велел! А тебя, голуба, в колодезь. Звезды считать!
— Этот... он сосчитает!
— Иди! Иди! — на него замахнулись, как на свинью. Парень отступил, споткнулся о плавник. И вдруг обрубленные походни полетели, захлебнулись песком. А потом в толпе челяди заорали. Потому что другой полукруг невесть откуда взятого меча пришелся по рукам. Третьим взмахом странница разрубила путы на ногах увечного. Дернула за культю. Боль искрами рассыпалась в голове.
— Уй, м-мать!.. — Кто-то бросил камень. Кто-то отползал, глотая песок, надсадно и монотонно выл. И вдруг с лязгом разрядились самострелы. Меч в неуловимом движении срезал летящую сталь так же просто, как перед тем палки.
Доглядцы, приставленные к Культяпому, изумленно выругались. Как по команде, вытянули клевцы:
— К сару! Подмогу...
Сзади море, справа река, впереди и влево замковые службы. Куда убежишь с острова... На спине — перевернутым жучком, а женщина — против двоих... Прянула вперед беспалая рука. Когти лязгнули по кованому панцирю, словно кошачьи, выпрыгнув из чешуйчатой перчатки. Опять удар — по глазам. Доглядец взвыл и закрутился на месте, а из-под рук хлынуло красное. Лязг тетивы из сумерек.
Он подхватил Сеттар той же, странной, рукой, оцарапав ей бок когтями, не обращая на это внимания, вместе с ней отпрыгнул и спиной упал в прилив.

Видимо, его протащило волной и ударило головой о камень. И пролежал он на берегу немало. Тело болело. В рот набился сырой песок. Было мокро и холодно, и Культяпый чувствовал себя дохлым дельфином. Кроме того, ставя врастопырку когтистые мохнатые лапы, к нему боком подбиралась грязно-коричневая птица. Намерения чайки читались легко. Культяпому достало сил швырнуть в нее горсть гальки, хищница недовольно крикнула и тяжело взлетела. Культяпый сел и потряс звенящей головой. Его стошнило морской водой прямо на колени. Сделалось немного легче. Парень оттянул ошейник и повернулся. Сеттар лежала в морской пене, поджав ноги к груди. На искромсанном боку рубаха коробилась от крови, к ране на виске прилипли перепачканные песком волосы. Культяпый поднял глаза, точно ища помощи. Берег был пуст. Только среди пахнущих гнилью водорослей бродили ленивые жирные чайки. Да кружили, крича, над каменной вежей, поднимавшейся над деревьями. Парень взял женщину на руки и пошел через лес. Лес был оплетен повоем, завален буреломом, над огромными перистыми листьями папоротника вилась белая мошка. Поросшие плесенью стволы тоже источали резкий травяной запах. Ноги путались в воздушных корнях, в невидимых ямах, несколько раз Культяпый только чудом не упал. Дороги через лес не было. Проблуждав какое-то время, он вернулся на берег, надеясь кругом дойти до замка. Ему все казалось, что он видел и этот остров, и замок в смутном нехорошем сне, но отчетливо знал лишь одно: это не здесь он был рабом.
Берег резко повернул, очистился, и на поросших чахлой ракитой песчаных холмах разлегся остов выброшенного бурей корабля. Корабль был огромен. Мнившиеся большими дромоны сара Алемира (двадцать щитов по борту, как пели сказители) были малютками рядом с ним. Даже вместительных коггов, поставленных по три один над другим, не хватило бы, чтобы достичь изгиба его шпангоутов. Корабль из старой легенды, наполовину занесенный песком, со сломанным рангоутом и пробитым днищем, облизанным ветрами до серебра... Культяпый глубоко втянул воздух. Так, что едва не захлебнулся. Набежавшая волна игриво ударила под колени. Он оступился, качнулся; чтобы не упасть, шагнул вперед.
Вежа, окруженная постройками, теперь была совсем близко. Стало ясно видно, что некогда над замком хорошо поработал огонь. Крыши провалились, лишь кое-где сквозь обугленные ребра стропил насквозь светя небом. По белизне муров шла густая кайма сажи. Но над выбитыми и отброшенными, словно в спешке, воротами, сохранился каменный герб. Культяпый приблизился, как завороженный: на гербе резана была стрельница с языками пламени, вырывающимися из окон. Герб-пророчество... но — холод прошел по телу — Культяпому примстилось, что это не башня, а взлетающий дракон.

Большой зал был действительно огромен. Лишь совсем запрокинув голову, можно было разглядеть в недосягаемой вышине подернутые сумраком своды с перекрещенными квадратными балками, черными от старости, но вынесшими даже пожар. Под ногами трещал мусор, когда Культяпый, оступаясь, шел ко внутренней лестнице. Сквозь стрельчатые окна сеялся неверный свет и сильно, настойчиво дул ветер, сдувал запахи копоти и нежилья.
Юноша никогда бы не насмелился войти сюда и внести Сеттар, но приближалась непогода, а им нужно было укрытие понадежнее елового выворотня. Сеттар была ранена и нуждалась в помощи. Им также нужны были питье и пища. А чтобы добыть все это, Культяпому пришлось бы оставить женщину одну, но не там, где до нее добрались бы хищные птицы или звери. Но решился он войти в заброшенный замок даже не поэтому. В замке тоже могла поджидать опасность — крысы, ядовитые пауки, просто рухнувшая от неловкого движения ветхая стена. В заброшенных жилищах селились и враждебные людям призраки. Но Культяпого влекло сюда неодолимо. Словно здесь ждали ответы на все вопросы. Рваные тучи вот-вот были готовы пролиться дождем — и он вошел. И стоял, закинув голову и до головокружения всматриваясь в темноту. Свет, падавший в бойницы, был похож на лезвия.
Внизу было слишком неуютно, и он осторожно, держась ближе к стене, поднялся по ненадежным деревянным ступеням. Наверху были покои — наполовину уцелевшие, но ободранные до клочка нити с гобелена. С потолков вязкими хлопьями опадала сажа. Культяпый наугад дошел до конца коридора и свернул. Там оказалась еще одна лестница — узкая винтовая лестница в стене за разбитой дверью. Там было низко и тесно, парню приходилось все время пригибаться, а Сеттар вдруг застонала, когда ее плечо задело стену. Сквозь толстый камень неясно ворчал гром.
Подниматься пришлось высоко. Парень тяжело дышал и уже жалел, что пошел сюда, но лестница наконец окончилась неудобной площадкой, и он оказался в крохотном покое. В нем не было ничего, кроме такого же узкого, как и везде, окошка и очага, в котором повизгивал ветер. По полу носились катышки пыли, валялись обломки мебели. А над очагом сохранился игрушечный кораблик, вылепленный из глины и ярко раскрашенный. Он свисал, привязанный за сосновую щепочку-мачту; уцелели даже полинявшие паруса. В горле у Культяпого встал ком. Словно пронзил предсмертный крик мальчишки, эхом отразившись от стен сквозь время. И тут же торжествующе ударил гром и — полило.